Редакция клуба «Творчество и потенциал» побеседовала с писательницей СанаА Бова о том, почему творчество для неё не профессия, а «акт выживания», как коммерция убивает вдохновение и зачем она пишет от руки в мире, одержимом скоростью. Автор откровенно рассказала о болезненном поиске гармонии в творчестве и жизни и о том, почему её истории не вымысел, а воспоминания из иных измерений.
– В чём для вас проявляется значимость творчества и как вы организовываете творческий процесс?
– Творчество – не просто акт созидания, это внутренний обряд самораскрытия и способ пройти сквозь собственные лабиринты, чтобы нащупать свет в самых тёмных углах души. Именно в процессе творчества человек выворачивает себя наизнанку – не насильственно, а бережно, как будто снимает старую кожу, чтобы вновь увидеть под ней пульсирующую истину. Через строки, краски, музыку, движение мы раскрываем не только потенциал ума, но и зоны эмоционального молчания, где прежде жили страх, сомнение или подавленная боль. Творчество не хобби и не профессия, а акт выживания и возвращения к себе.
Я искренне верю: каждый акт искреннего творения исцеляет. Он возвращает нас в состояние соприкосновения с подлинной реальностью – не той, что диктуется внешними обстоятельствами, а той, что живёт внутри нас. Однако эта сила обретает хрупкость, стоит лишь позволить коммерческим ожиданиям взять верх. Как только то, что когда-то зажигало сердце, становится источником стабильного дохода, в него незаметно проникает яд «надо». «Хочу» превращается в «должен», вдохновение – в дедлайн, а радость – в выгорание. Не потому, что искусство не может быть трудом, а потому, что оно перестаёт быть свободой.
Я не исключение.
Каждые полгода я заново собираю себя как писателя и художника. Это не перезагрузка, а болезненный процесс переосмысления: что я делаю, зачем и где по пути потеряла собственный голос. Иногда приходится честно признаться себе: вдохновение ушло не потому, что идеи закончились, а потому, что я предала свои внутренние ориентиры. Но именно в эти периоды отчуждённости рождается нечто глубже вдохновения и приходит подлинный творческий процесс. Не вспышка и не поток, а работа сердца, настойчивая и тихая, словно внутреннее дыхание.
Организация творчества – это, по сути, акт внутренней самоорганизации. Это не только про режим и пространство. Это про обустройство внутреннего мира: насколько ты готов быть честным с собой, насколько тебе комфортно быть уязвимым, насколько ты способен работать в тишине, где никто не хвалит, не подгоняет и не даёт гарантий. Комфорт – не про уютный стол и хорошее освещение, а про то, чтобы твоё рабочее место становилось продолжением тебя самого. Только в такой честной и интимной атмосфере рождаются не просто тексты или картины, а свидетельство того, что ты есть.
– Точно. Вы часто показываете свой стол, комнату и зонирование, которые постоянно вами трансформируются и преобразуются. Вам сложно найти комфорт?
– Мне трудно находиться в состоянии, которое я воспринимаю как несовершенство. Не объективное, не измеряемое внешними стандартами, а то внутреннее несовершенство, которое не даёт выдохнуть, сковывает движения, впечатывает напряжение в каждую мелочь быта. Это ощущение как песчинка в глазу, невидимая другим, но парализующая внимание. Оно заставляет меня двигаться, покупать новые детали, переставлять мебель, менять цвет свечи или рамку на стене. Я не стремлюсь к роскоши. Я стремлюсь к гармонии. И каждый новый предмет – не прихоть, а попытка создать пространство, где я смогу просто быть, а не бороться.
Одна из таких точек опоры – письмо. Настоящее письмо. Перо, тушь, шершавая бумага и звучание царапающей линии. Это для меня не просто стиль или эстетика, а почти ритуал возвращения в себя. В моменты, когда я держу перо, весь внешний шум уходит и остаются только я и смысл. Я чувствую, что слова текут не через клавиши, а напрямую из сердца. Но этот ритуал хрупок. Мир, в котором мы живём, не терпит медленности. Сроки, дедлайны, срочные задачи – всё требует скорости и отказа от глубины в пользу продуктивности. И мне приходится писать в спешке, на коленке, в неудобстве и с болью, что я предаю свою собственную правду.
И всё же я не отказываюсь от письма от руки. Это мой акт сопротивления. Моя форма памяти. Я ненавижу ноутбуки. Не потому, что они неудобны, а потому, что они убивают душу текста. Работа за экраном обезличивает мои мысли и делает их чужими. Я чувствую себя выведенной за границы собственной творческой природы. Поэтому я до боли завишу от уюта: от стола, на который можно положить ладонь и не ощущать холода поверхности, от кресла, в которое можно погрузиться, как в кокон, от антуража, где взгляд отдыхает, а не раздражается.
Из этого и рождается моя непрекращающаяся тяга к переменам. Пространство – это не просто фон. Это отражение внутреннего мира и попытки выстроить остров стабильности посреди хаоса.
– Какой элемент вашего творчества – образ, символ, мотив – кажется вам самым загадочным даже для вас самих и почему вы к нему возвращаетесь?
– Наверное, самым загадочным элементом моего творчества остаётся мотив жертвы через любовь, особенно в его самых предельных формах, когда герои отдают последние остатки себя ради других, даже не будучи уверенными, будет ли это замечено или вознаграждено. Этот мотив пронизывает всё – от кошачьего рассказа «Лиза», где нежное существо впитывает в себя магический негатив, чтобы спасти семью, до эпопеи о Верховной Луне, где целые души разделяются, погибают, трансформируются, – всё во имя сохранения связи, любви, целостности.
Почему я к этому возвращаюсь? Возможно, потому, что сама до конца не понимаю, где проходит грань между жертвой и свободой, между безусловной любовью и самоуничтожением, между величием подвига и тихой гибелью. Этот мотив как зеркало, в которое я заглядываю снова и снова, каждый раз видя в нём разные отражения: кошку, лежащую в обнимку с умирающей хозяйкой, или богиню, срывающую с себя крылья, чтобы спасти любимого. И, наверное, именно в этом и скрыта его магия – он живёт за пределами логики. Он как зерно силы: ты его сажаешь, не зная, взойдёт ли оно в этом воплощении, но продолжаешь сеять. Потому что не можешь иначе.
– Какой вопрос о вашем творчестве вы ненавидите больше всего и как бы вы переформулировали его, чтобы ответить с удовольствием?
– «А вы это всё сами придумали?» – особенно, когда он задан с недоверием, подколом или искренним изумлением, будто во всём, что я пишу, слишком много вымысла, чтобы он мог быть настоящим.
Этот вопрос для меня – игла в ткань сокровенного: ведь мои истории не придуманы, они вспомнены. Я не сижу над чистым листом, извлекая фантазии из ниоткуда. Я раскрываю двери в иные измерения памяти, позволяю голосам других жизней звучать через моё дыхание и просто стараюсь не мешать им.
Если бы мне предложили переформулировать этот вопрос так, чтобы я с удовольствием ответила, он звучал бы так: «Что в вашем творчестве приходит изнутри, а что как будто приходит извне, через вас?»
Тогда я бы сказала: «Изнутри – пульс чувств. Моё, личное, хрупкое – это интонация, тоска, нежность, боль за тех, кто теряет. А извне – всё остальное: замки, фамильяры, петли времени, имена. Они приходят, будто я просто открываю страницу уже существующей книги. Иногда мне страшно, насколько она объёмная и живая. Но именно это и есть моя форма молитвы. Я её не придумываю. Я её слышу.